«Сад земных наслаждений», или первая попытка психоанализа

С расстояния в пятьсот с  лишним  лет его жизнь кажется  провинциально-спокойной, будничной,  почти лишенной событий. Родившийся  в 1450 году в городе Хертогенбосе герцогства Брабантского  в семье ремесленников-живописцев, он женился в 1481 году на знатной даме, что принесло ему положение в обществе, земельное владение и возможность вступить в Братство Богоматери, которое поклонялось Деве Марии и занималось благотворительностью. Босх расписывал алтари окрестных церквей, деля свое время между семьей, Братством и ремеслом; в начале XVI века, вероятно, совершил путешествие в Венецию, оставив во Дворце Дожей несколько великолепных триптихов и отчетливые следы своего влияния на творчество Тициана, Карпаччио и Джорджоне (никаких иных свидетельств этого путешествия не сохранилось). 9 августа 1516 года земной путь художника завершился.
Его современниками были Боттичелли, Рафаэль, Леонардо да Винчи,  при его жизни был создан Давид Микеланджело. Южные соседи купались в солнечных лучах гармонии и красоты, наслаждались совершенством мира, как будто не было войн, эпидемий чумы, холеры, чудовищных проповедей Савонаролы, виселиц и костров. Античность, ставшая их религией и духовной опорой, позволила безболезненно отвернуться от прошлого и безбоязненно смотреть в будущее. А между тем, прошлое еще не кануло в Лету.
Европа  не избавилась от  средневекового  сознания. В течение многих веков  жизнь человека  была заключена в строгие рамки повторяемости. Средневековое время не имело реальности, ибо жизнь шла по кругу, и повторяемость закреплялась природным циклом – на смену лету неизменно приходила осень, ее сменяла зима, затем наступала весна, и снова возвращалось лето. Полдень сменялся вечером, за ним приходила ночь, и вновь наступало утро. Время повторялось и в событиях священной истории, закрепленных литургией: рождение Младенца, крещение, вступление в Иерусалим, воскрешение Лазаря, арест, распятие, воскресение. Смерть была не страшна, ибо смерти не было. За сумерками человеческой жизни неизменно следовало рождение. Страшна была – неизвестность, а неизвестность лежала за порогом привычного.

Привычный мир человека был  конкретным, понятным и уютным. Предки его сотни лет назад обжили эту землю и описали все дороги в таких простых и таких неизменных координатах:  в соседнюю деревню иди вдоль ручья, у большого серого камня за поваленным деревом поверни на  восток и следуй до старой сосны… Страх  начинался в неизвестности. Подобно ребенку, который боится темноты и населяет ее таинственными чудищами, чтобы оправдать свой страх, средневековое сознание населяло все то, что находилось за границами конкретного и знакомого мира, ужасными созданиями со звериными головами, разбойниками, колдунами, ведьмами и прочей нечистью.

Возрождение  человеческого духа началось  с любопытства, которое преодолело  страх. Великие путешествия раздвинули  границы мира и разомкнули  бесконечность времени. Но даже  в записках Марко Поло и Магеллана присутствуют персонажи с двумя головами и звериными когтями – слишком уж сильна традиция, иначе – не поверят!
Удержимся  от соблазна прогуляться по  готическому собору и рассмотреть  его как материальное воплощение  средневекового сознания – это увело бы нас слишком далеко от Босха, но возвращаясь к Босху, будем держать в памяти «колонны, строгие фигуры сивилл, пророков, королей, мир фантастических растений, окаменелых привидений, драконов, магов и химер» готических соборов Европы. 

Босх, как и другие нидерландские художники, не имел опоры в античности. Античность им заменил фольклор, в нем черпали они вдохновение. И потому в их творчестве нет разрыва со средневековыми образами, формами и художественными приемами. Готическая угловатость фигур как нельзя больше соответствует фантастическим персонажам народного сознания. Северные художники – в отличие от южных соседей — вынуждены преодолевать страх, чтобы с неведомым ранее бесстрашием исследовать и познавать мир. В их мире человек не господствует как венец творения (подобно тому, как это происходит у итальянцев); человек присутствует как равноправная часть сложной действительности, в которой божественное соседствует с земным, добро переплетается со злом. Итальянцы, вслед за своими учителями, считают уродливое и злое недостойным искусства. Им нет места в царстве гармонии. Нидерландские художники гораздо ближе к реальному осмыслению реального мира.
Босх  вступает в этот мир, неторопливо  оглядываясь по сторонам. Первая  картина – «Операция глупости» (1480 г.) – спокойная зарисовка с натуры: равнинный пейзаж с мельницами и вертикальными шпилями церквей, голубоватые холмы на горизонте, группа простоватых людей в обыденной одежде. Правда, заняты они дурацким делом – извлечением камня глупости (или безумия) из головы больного. Да разве мало вокруг дураков и мошенников!
Чем  внимательнее будет вглядываться  Босх в действительность, тем  больше глупостей и нелепостей  будет он находить в ней,  тем чаще будет он обращаться  к народным пословицам и поговоркам, описывающим эти пороки. Он будет тщательно собирать и откладывать в свою копилку элементы, из которых потом построит свою Вселенную. Здесь будут горы, долины, леса, поля, птицы, животные, красавицы, уроды, небо, радуга, солнце, пиры, музыканты, вода.

Образ  воды – особая тема в нидерландской  живописи. Известно, что «питающий  ландшафт» определяет быт и  психологию народа. В иудаизме  и христианстве, родившихся на  знойной,  выжженной солнцем земле,  вода дает жизнь, и именно  с ней связаны жизнеутверждающие ритуалы омовения и крещения. Для Нижних Земель – это страшная стихия, неизменно грозящая смертью: не раз Северное море сносило дамбы, затопляя целые деревни и обрекая на голод уцелевших. Тема потопа как наказания за грехи неизменно присутствует в творчестве северных художников, и Босх не раз будет к ней обращаться. Его картина «Корабль дураков» — не только иллюстрация к одноименному сатирическому бестселлеру XV века, написанному Себастьяном Брантом, но и первая попытка обобщения: на тонущем корабле Босх собрал все зло, пороки и безумие окружающего мира.
Еще  одна страшная стихия – это  огонь. 13 июня 1463 года сильнейший  пожар превратил в пепелище  городок Хертогенбос. Опираясь  на  детские воспоминания, Босх  не раз создаст инфернальные  картины пожарищ, наказывающих людей за грехи, но вместе с тем, сжигая в этом огне все мирское зло,  расчищая тем самым место для красоты, добра и правды. 

Композиции  Босха напоминают театральные  постановки. Он сам, его отец  и дядя часто оформляли религиозные  мистерии, поставленные Братством Богоматери. На  заре театрального искусства гротеск и преувеличение были необходимы, чтобы поразить воображение зрителя, так что жесты были утрированы, движения судорожны, а грим и костюмы отрицательных персонажей нарочито уродливы.
Ни  одна средневековая театральная  постановка не обходилась без  образа черта. Он был, разумеется, олицетворением низменного, греховного, злого, но вместе с тем –  смешным, нелепым в своей глупости  и злости, и оттого – нестрашным. Потом он превратится в дурака, шута,  его рога трансформируются в раздвоенную шапочку с бубенчиками. Процесс этого превращение уловил и отразил в своем творчестве Босх.
Он  единственный из своих современников  не побоялся рассказать о вековых  страхах готического сознания, вытащил их на поверхность, препарировал со всей безжалостностью своей фантазии, довел до абсурда, высмеял – и тем самым покончил с ними: утопил их и сжег.

Когда  пятнадцатое столетие ушло в  прошлое, Босх приступил к тому, что до него не делал ни один художник: из всех элементов, персонажей, характеров, зарисовок, которые он собрал за пятьдесят лет,  он начал создавать модель своей Вселенной. Впервые, преодолев все страхи и сомнения, нидерландский художник поставил себя наравне с Богом. На внешней створке триптиха «Сад земных наслаждений» изображено создание мира:  третий день творения — из черно-серого  мрака и бесконечности возникают горы, деревья, странные живые существа. Внутри этой сферы упрятан чудесный и загадочный мир. Распахните створки – и перед вами откроется удивительно яркая, наполненная светом картина. Слева – земной рай, населенный всевозможными животными, птицами и растениями. Наравне с жирафами, слонами и единорогами водится здесь и всякая нечисть – крысы, пауки, жабы и тараканы. Зло присутствует и в раю, но оно еще не имеет силы. Господь создает Еву, вручает ее Адаму и напутствует: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте  землю, и владейте ею». Исполнению этого завета и посвящена центральная панель триптиха. Потомки Адама и Евы наполнили землю и предались  всем земным наслаждениям. Как только не объясняли образы этой картины! «В центре – кавалькада вожделений вокруг водоема, в котором купаются женщины с воронами на головах, символизирующими неверие. Павлины олицетворяют тщеславие; ибисы, питающиеся мертвой рыбой – прошедшие радости. Животные в кавалькаде – символы сладострастия и других грехов. Свиньи олицетворяют обжорство, львы – гнев. Вокруг пруда четыре холма-башни, в которых живут влюбленные. Конусы, цилиндры, полумесяцы, рога – эмблемы мужского и женского начала и алхимические символы. Вишни, земляника, малина, виноград означают страсти, желания.» И т.д. и т.п. Остается только гадать, насколько верны эти туманные предположения.
Гениальной  правой створке триптиха посвящены  целые тома и монографии. Она не может не завораживать человека XX века, прошедшего через преисподнюю революций, геноцида, войн, концлагерей и крематориев. Откуда у Босха это страшное предвидение будущих катастроф, эти образы бомбежек, пожарищ, пыток и мучений? Даже музыкальные инструменты превращаются в инструменты издевательства (что впрочем, часто бывает в современной жизни).

Самое  распространенное толкование триптиха  – бичевание порока и наказание  человечества за грехи. Но уж  очень банальным кажется такое объяснение для художника подобного масштаба. Трудно поверить, что бесстрашный исследователь человеческого сознания мыслил в рамках «грех – наказание»; что гигантский труд по созданию Вселенной был затеян ради примитивного устрашения грешников, преступающих банальные запреты. Если бы триптих предназначался для церковного алтаря, вероятно, в сюжете можно было бы искать строгую теологическую основу, но «Сад земных наслаждений» был написан по заказу регента Нижних Земель Генриха Нассау для парадной залы дворца и,  очевидно, это дало  художнику определенную  свободу творчества.
Художественная  ткань Босха подобна гобелену, все пространство которого заткано  восхитительными изображениями.  Некоторые из них, вероятно, отражают  точные метафоры, почерпнутые из литературных или фольклорных источников, иные произрастают из образного восприятия художником окружающей противоречивой действительности, а третьи могут быть плодом спонтанной фантазии, вытащенной из подсознания. Полотно Босха живет, дышит, движется, исторгает крики, стоны, гомерический хохот. Созерцание его подобно чтению Набокова, у которого каждая фраза источает аромат,  играет светотенью, сверкает  россыпью аллитераций, высекает искру воспоминания, погребенного в недрах памяти.  Истолковывать каждую деталь Босха  все равно, что пытаться расчленить на элементы фразу Набокова. Можно, вероятно,  доискаться до источника каждой метафоры и последовательно описать их, но при этом омертвеет сама фраза. Там, где возникает вопрос «Что хотел сказать художник?», кончается искусство, потому  что оно — воплощение особого  восприятия мира, не поддающееся логическому толкованию.

На  правой створке «Сада», в центре  преисподней мы видим изображенное  крупным планом единственное  живое человеческое лицо (все  остальные персонажи будто прячутся под масками, олицетворяющими одно из чувств или качеств – страх, глупость, удивление, покорность). Спокойные глаза бесстрастно созерцают инферналию, творящуюся вокруг.  Считается, что это — автопортрет Босха.
Почему  художник не поместил себя в раю – понятно: безмятежность и творчество не совместимы. Почему не в Саду на центральной панели? Да разве место ему среди забывших обо всем ради наслаждений? А вот в аду остаться человеком, преодолеть страх и не утратить достоинства; видеть вокруг себя ужас, смерть, и остаться, и рассказать о них – задача посильная лишь великому Босху.
Почему  ни одному исследователю так  и не удалось дать исчерпывающее  объяснение его картинам, расшифровать  его образы и видения?

Однажды  Зигмунд Фрейд построил блестящую теорию о том, что Моисей был египтянином. Каждый пункт этой теории основывался на безукоризненной логике, каждый следующий постулат неизбежно вытекал из предыдущего. Фрейд был очень горд своей теорией. Но в один прекрасный день он оказался в церкви Св.Петра в веригах в Риме перед статуей Моисея работы Микеланджело. Фрейд простоял перед ней целый день. А потом вернулся домой и отказался от своей теории. Потому что художественный образ — глубже и точнее самой логичной теории.